Впрочем, «Свободный Тибет» (к тексту которого режиссер добавляет фрагменты из рассказов «Сны моего отца», «Самолеты», «Маски») — один из самых общедоступных сюжетов Михайлова, в отличие от «Равинагара» или «Изнанки крысы», которые без перевода на человеческий язык вряд ли осилишь. Пастельный, словно выцветший мир на сцене долго притворяется нормальным: дворник неспешно метет лестницы, соседки развешивают белье, мальчишка с картонным мечом (Александр Палеха) стережет крепость из картонных же коробок. Границы дворика обычной многоэтажки, без явных координат места и времени, прижаты к авансцене бытовой декорацией подъезда: двери, перила, кактус на подоконнике. И мира другого, снаружи, как бы не существует, его единственная примета — невидимо проносящийся мимо поезд. Он здесь никогда не останавливается, но его ритуально, всем двором, выходят провожать каждый вечер. В этом размеренном, душно однообразном мире время застряло в картонных коробках, и не грядет перемен. Еще вечность заботливая мать выводила бы на прогулку шизофреничку Улю, дед в каморке под лестницей продолжал бы забирать чужие кошмары, управдом Оля — насильно учить жизни двух клуш-соседок. Но однажды из люка вылез Василий…
В отличие от пышной «Сказки про последнего ангела» Театра Наций или безумного аттракциона «Сны моего отца» с обдуваниями и вращениями зрителей на круге сцены РАМТа, спектакль Саровского театра равнодушен к форме и полон ясного покоя. Морозов находит сценический эквивалент психоделической прозе Михайлова в медитативности темпоритма и, — если вспомнить, что самое прочное вещество спектакля — воздух, —сочиняет очень прочную конструкцию.
Сцены кантиленно перетекают друг в друга: звучание одного персонажа, как микшерным пультом, плавно сводится на нет, и внимание зрителя мягко переводится на другого. Вот Вася (Павел Козлов): он идет освобождать Тибет, чтобы там снова восходило солнце. Вот Уля (Владимира Петрик): она сбегает от жизни в свитер. Вот Поша (Андрей Кочетков): он любит Улю и разговаривает с невидимой мамой, которая шагнула с крыши. Их истории вплетаются в повествовательный узор так же бесхитростно, как требования управдома Оли (она все время с тазами, всегда при деле) починить крышу. Режиссер не делает из странности позу, не возводит уродство в прием и без швов монтирует магию с реализмом. При кажущейся бессобытийности спектакль балансирует на грани монотонности, понятности и загадочности, но при этом создает очень цепкую среду, из которой залу не выпасть вниманием. Медитативность здесь сродни созерцанию заката в кресле-качалке: ничего не происходит, а оторваться невозможно. Это театр не события, но состояния.
Условность, непрочность намеченного быта (расхожие 1990-е, осевшие в спальных районах провинций по сей день) здесь подчеркивается постоянным присутствием ирреального в разговорах героев — снов Деда, сумасшествием Ули, Тибетом, который непременно должен освободить Василий. Хлипкая стена подъезда колышется от любого движения с первых минут спектакля. Эта будничная реальность — лишь видимость. За ней — мир яркий, истинный, ждет преобразованных внутренним непокоем, легких и свободных от тяжести бытия героев. Логика их безумия сильнее нормальных законов реальности — и она заменяет законы.
«Пусть будет слепое блуждание в символических зарослях, в бредовых узорах, но только не классификация» — так Михайлов начинает другой свой текст, «Равинагар». Сама хлипкость стены, задуманной как несущая конструкция сцены, но на деле — шаткая и непрочная, подсказывает наличие за ней иного, тонкого мира. И стена эта по законам театральности должна рухнуть. Преодоление границы между декорацией и реальностью превращает неприкаянные блуждания героев в инициацию, а прикидывающийся житейской историей спектакль — в притчу о духовном восхождении.
Когда, наконец, компания «инаких» — влюбленная парочка Уля и Поша, немногословный мальчик Алеша (тот самый, из картонных коробок) — под предводительством Василия идет освобождать Тибет, долгожданный переход спектакля из реализма в магию случается вау-эффектом. Исчезает во мраке подъезд, и огромное, только готовящееся воспламениться оранжевым, солнце восходит в бездонном космосе оголенной сцены — растянутая горизонталь быта вздергивается в вертикаль бытия. Лишь контур фигуры мальчика Алеши угадывается над путниками. Архангел с картонным мечом, стражник небесных врат, он спускает им лампочку путеводной звездой, неспешно ведет по ландшафтам освобожденного Тибета. Трое героев вплывают в озеро картонных коробок, мерно рассекают его воображаемо водную гладь. Именно к этому, очень тонкому, но кинематографично зрелищному моменту стекалась медитативность спектакля. Но даже эффектность (а судя по коллективному «аху» зала, это работает) не нарушает его магической равномерности и самурайского величия.
Интересно, что главным самураем в спектакле оказывается не носитель идеи Василий, запускающий в героях алхимический поиск внутреннего Тибета, а мальчик Алеша, закольцовывающий композицию. Режиссер смахивает излишний пафос кульминации (озеро Тибета вновь обернулось кучей коробок в подъезде, люди с тазами примиряются с людьми хрупкого мира) совсем неэффектной финальной сценой. Алеша неприхотливо пинает коробки и что-то бурчит себе под нос. Впервые он крупным планом: не нуждается во внимании внешнего мира, взрослых, не нуждается в приглашении взойти на Тибет. Вдруг ясно, что он единственный в спектакле не манифестирует намерений, а молча идет и светит. И вдруг исчезает в люке, из которого вылез Василий, — чтобы появиться в новом месте и повести за собой. До Тибета доходит тот, кто способен его нафантазировать, кто разгадал жизнь как игру, непосредственную и самодостаточную.
Не знаю, открыты ли этой метафизической сложности зрители Саровского театра, оценят ли, поверят. Но эффект отложенного, неформулируемого счастья от спектакля обязательно их догонит. И, хочется верить, где-то на подкорке осядет мысль, что сила — в хрупкости. Что спрямленные люди с тазами не всегда побеждают. И что даже если ни один поезд мира не останавливается у твоего двора и ежевечернее возвращение в затхлый подъезд неминуемо, ты все равно обязан снова и снова вылезать из канализации и идти освобождать свой внутренний Тибет. Тогда и солнце взойдет.
Мила Денёва
Петербургский театральный журнал, 2022 г, 5 апреля